Интервью режиссера Ксении Зориной фотографу и журналисту Нине Архиповой о спектакле «Колбаса/Фрагменты»
Нина Архипова: “Колбаса/Фрагменты” – отличная пьеса. Причем, как я понимаю, очень удобная для вас как режиссера, – дает большой простор для трактовки. Как вы ее выбрали для постановки?
Ксения Зорина: Я очень рада, что вы оценили пьесу. Мне она очень понравилась, как только я ее прочитала. Мнения о ней сильно разнятся. И актеры, с которыми я разговаривала, приглашая их в проект, и критики, и прочие театральные люди, связанные с новой драмой, и тем более нетиатральные, воспринимали ее по-разному. Кто-то категорически сразу был “за”, кто-то – строго наоборот. Она на многих производила впечатление странной: из-за структуры, из-за материала, кому-то она кажется слишком грубой и прочая.
Я же в первую очередь увидела потрясающий, живой и при этом очень хороший литературный язык и то, что называлось раньше “правда характеров”. Для меня главным было именно то, что в «Колбасе» происходит столкновение людей разных. Здесь нет разделения на черное и белое, нет отрицательных персонажей, здесь есть возможность сочувствовать каждому, – а для меня это и есть драматургия. Это пьеса действительно про людей.
Валерий Шергин – ученик Николая Коляды, и несколько его пьес были представлены на драматургических конкурсах – “Любимовка”, “Евразия”, «Текстура» и проч. Когда на драматургическом конкурсе “Действующие лица” мне предложили несколько пьес для представления отрывка, и я увидела там “Колбасу”, я сразу взяла ее, потому что знала уже этого автора по другим его текстам. У Шергина всегда есть игра с формой – но именно эта вещь оказалось тем, что я так ждала, которая была нужна именно мне – за счет содержания. Она написана по сути на автобиографическом материале (Шергин – из Сарапула, все то, о чем он пишет, он очень хорошо знает) – и при этом, как всегда у Шергина, это эксперимент для автора. Именно благодаря форме, которая поднимает эту в общем-то обыденную и бытовую историю на совершенно небытовой уровень, за счет нелинейности повествования, ему удалось протащить на сцену глубоко человеческое, психологически достоверное – и при этом, за счет неожиданности и радикальности драматургических ходов, не упасть в мелодраму, подняться до высот трагедии. Я на данный момент считаю эту пьесу лучшей у Шергина (из тех, что я читала, разумеется) – и одной из лучших пьес “новой драмы” – при всей условности этого обозначения. Для меня лично Шергин оказался новым поколением “новой драмы”.
То, что пьеса дает большой простор для трактовки – безусловно. Именно потому что персонажи неодномерны, потому что Шергин написал их с таким мастерством, как совершенно зрелый автор, ее можно трактовать по-разному, и пьесу в целом, и линию каждого конкретного персонажа.
Н.А.: Очень актуально прозвучали многие темы, хотя вроде бы действие происходит в деревне, а мы-то все люди городские. Но в какой-то момент эта грань стирается, и возникает слияние с персонажами, с их эмоциями, переживаниями. То есть, тема нерастраченной и неполученной любви и агрессии, она такая общая для всех. Почему спектакль получился про это?
К.З.: Грань между городом и деревней стиралась во многом сознательно. Это история не “про них”. Это история “про нас”. Иначе во всем этом не было бы для меня никакого смысла. “Нерастраченная и неполученная любовь” – то, что нас всех мучает. Агрессия… Агрессия есть реакция человека на то, что с ним происходит. Это крик боли. Это доказательство – я жив, я есть, я хочу жить – и я хочу любить, потому что эти понятия тождественны, хотя я, со своей болью, со своей любовью, никому не нужен. Я живу вопреки всему, и, возможно, я выгляжу со стороны неприглядно, если на меня смотрят “снаружи”.
Пьеса дает возможность рассмотреть каждого под микроскопом, “изнутри” – такова ее структура, заданная автором. Герои ее приходят в сарай к поросенку, там их никто или почти никто не видит, кроме нас и кроме поросенка. Там они настоящие. Со всеми своими вывороченными внутренностями. И как ни мал тот миг, на который они попадают в поле нашего зрения, в этот миг мы видим фрагмент того, с чем они живут всю жизнь
Н.А.: В спектакле прекрасный актерский ансамбль, взаимодействие актеров. Просто восхитительно, это как симфония. Притом, что визуально это выглядит как сольные партии. Были ли сложности с работой с актерами? Какие-то, может, пересмотры роли? Расскажите об актерах, о режиссерских находках, если можно.
К.З.: Пьеса всегда раскрывается постепенно. Огромное количество вещей, которые я не знала про эту пьесу на момент начала репетиций, выявилось в процессе. Каждый актер обогащал ее своим пониманием. Артисты вырастили свои роли “из себя” в самом прямом смысле. Хотя вся эта работа проходила в активном диалоге и в спорах, в столкновении позиции каждого человека с материалом роли и позицией режиссера. Но так и должно быть. Это еще одно доказательство, что материал богатый, если люди понимают его по-разному.
Был очень сложный и местами неожиданный кастинг. Спектакль делался изначально как независимый проект (уже позже был получен грант “Отрытая сцена”, потом спектакль принял Центр им. Вс. Мейерхольда, которому мы страшно благодарны). Это все начиналось “нигде”, и никому не было нужно кроме меня и нескольких артистов. Актеры собирались по всей Москве, некоторые работали с новой драмой, некоторые нет, все из разных театров, разные школы, разный возраст. То, что пьеса разновозрастная, делает ее очень привлекательной для стационарного театра, но крайне сложной для сбора нового коллектива, для людей, не имеющих ни средств, ни пристанища. В процессе репетиций сменилось довольно много исполнителей. Репетировали все бесплатно, но самое главное – даже не деньги, а время. Люди должны зарабатывать, сниматься в кино, работать в своих театрах. Не все смогли это время выкроить, но все те, кто пришел и кто остался – немыслимо обогатили материал за счет своей личности. Не говоря уже о том, что они в принципе дали возможность состояться этой работе. Появление каждого человека в это проекте, каждого – для меня в буквальном смысле чудо (хотя у этих чудес были разные механизмы).
Например, Алексей Блохин – народный артист, ведущий артист РАМТа, профессор двух театральных вузов, руководитель курса – человек, у которого времени нет вообще. Я увидела его в рамтовском спектакле «Ксения Петербуржская», долго уговаривала, потому что он был очень нужен мне на роль соседа Витьки – в результате репетировали с ним большей частью прямо у него в театре, иначе встроиться в его график было нереально. Но ему важно все время пробовать новое, работать с разным материалом, с новыми молодыми артистами, к счастью для нас. С Григорием Перелем и Валентином Самохиным за то время, что репетировали «Колбасу», мы вместе выпустили спектакль «История о Зигфриде и Брунгильде» в Центре им. Вс. Мейерхольда – причем Валентина Самохина я пригласила в «Колбасу» на роль Александра с самого начала, зная его как артиста театра Doc, а потом уже он пришел в «Зигфрида» – а Григорий Перель сперва пришел в «Зигфрида», а потом уже оттуда попал в «Колбасу» на роль Руслана – почти в последний момент, но зато это оказалось очень точное распределение, хотя неожиданное даже для самого актера. Николай Шатохин был с самого начала – мы с ним делали тот самый первый отрывок из пьесы на конкурсе «Действующие лица», он стоически вытерпел все перипетии безумного репетиционного процесса, с ним вместе простраивали и продумывали внутренние слои этой пьесы с момента первого прочтения. Это артист уникальный, с огромным потенциалом, опытом, силой и темпераментом, и именно потому, что был человек, способный поднять такой сложный материал (роль Михаила, отца, все-таки центральная), имело смысл бороться за «Колбасу», без него она была бы невозможна. Но она без каждого из них невозможна.
Что касается чисто режиссерских решений, то с самого начала было ясно, например, что артисты, играющие детей – Максим Михалев (Сашка), Артем Богучарский (Шурка Широбоков, на фото – Н.А.) и Илья Ловкий (еще один состав Шурки Широбокова), – на ноги никогда не встают, они ползают. Можно конечно пытаться дать этому рациональные объяснения – прежде всего от противного. Например, можно сказать, что нельзя, чтобы взрослые мужики стояли в полный рост рядом со своими родителями и были на голову выше их, это сразу – неправда, игра в поддавки. Можно сказать, что дети – это неполноценность по отношению к миру взрослых. Можно еще много чего наворотить, отвечая. Но на самом деле просто было понятно с самого начала, что надо так и никак иначе нельзя. Хотя вопрос «почему так» возникает постоянно. Ограниченность возможностей – это еще и про всех нас. У нас у всех – ограниченные возможности. Мы тащим их на себе, эти наши отсутствующие возможности. И живем во многом только благодаря им, на сопротивлении.
Артистов, играющих поросенка, у нас трое – Иван Лоскутов, Сергей Еськин (на фото – Н.А.), Дмитрий Чередник. И все они всегда получают самое большое признание от зрителя. Ни одного слова текста – но оказалась очень выигрышная роль.
Женские диалоги в сценах свадьбы, сватьи (Ольга Битюцкая) и Людмилы, жены Михаила (Лариса Данилович) – это очень тяжелые, сложные сцены для артистов. Притом, конечно же, всё это может решаться по-разному. Например, у автора они все время пьют и к концу свадьбы обе уже совершенно пьяные. У нас главная установка была – никто не пьян. Пьян – это просто, это снаружи. А они трезвые как стекло – от того, что у них внутри. Оно их разрывает.
У автора девочка Катя, которая ворожит в сарае (Юлия Исаченко), раздевается догола. В кино это было бы возможно. Но “Колбаса” как раз вещь не киношная, а очень театральная. В театре можно работать с обнаженной натурой, но в данном конкретном случае – не нужно. Мой учитель Борис Гаврилович Голубовский когда-то рассказывал нам, что у него в спектакле “Декамерон” было “раздевание на ПФД” – память физических действий, это такое актерское упражнение. Вот это я взяла у Голубовского и для меня это получился “оммаж” Голубовскому.
Н.А.: Я очень люблю театр, но последние несколько лет складывается ощущение некоего тупика. Мало интересных постановок, мало искренности, хотя залы ломятся. Это мое такое личное впечатление и ощущение. Как вы думаете, вот этот некий застой, статичность, в жизни театра – он действительно есть, или нет? И, если есть, то чем вызван?
К.З.: Про застой в жизни театра я лучше говорить не буду, потому что тут каждый возделывает свой сад… Одно могу сказать: новая драма стала тем инструментом, который этот застой начал расшатывать, уж лет двадцать назад, если не больше. Был застой, да, конечно же – его не могло не быть, застой наступает периодически всюду – и в литературе и в театре. Так вышло, что именно драматургия, находящаяся на стыке этих искусств, стала его расшатывать. Это живой процесс – драматурги просто хотели жить. Мне кажется, от их желания жить получили дивиденды все, и артисты, и зрители. Безусловно, кто получает профит от новой драмы прежде всего – это актеры. Актеры очень зависимы по целому ряду причин. Должно совпасть слишком много факторов, чтобы актер был востребован, а жизнь-то у человека одна… Наличие современной драматургии иногда очень помогает актеру получить свой репертуар и не пропасть просто – а человеку талантливому это очень легко, пропасть.
Н.А.: Традиционный вопрос. Расскажите про свои творческие планы.
К.З.: Про творческие планы – всегда самый сложный вопрос. Мы существуем вне стационарного театра и, в общем, кроме самих людей никто никогда ни в чем не заинтересован. Потому, не знаю еще как, не знаю, где, но хотелось бы сделать пьесу Дмитрия Карапузова “Кто любит Панкратова”. Это очень сложный, но очень интересный материал для меня. Другие планы тоже есть, но их тем более рано озвучивать, ибо слишком мало возможностей.
Но я надеюсь.